Никто и не думал за нее вступиться.
Во всей харчевне только один человек, сама хозяйка, Качалка, наблюдала за происходящим без одобрения. Черный священник был ее постояльцем и платил серебром. Зато и таскались к нему всякие холопы да изгои…
– Потерпим же, дети мои,– негромко сказал мужчина в черном.– Аки святые великомученики претерпели…
Женщина затихла, глядя на запеленутого в меховую муфту младенца. Парень в телогрейке, делая вид, что сейчас уронит на земляной пол, раскачивал его на ладони. А младенцу нравилось…
– Не балуй, не балуй,– бормотал толстый, тиская женщину.– Не то дрогнет у Крытки ручка – и детё твое насмерть ушибется.
– Эй, паря, не теряйся! – крикнули ему из-за стола, где пятеро местных, воев по виду, приканчивали уже дюжинный кувшин медовухи.– Задирай хрестянке подол да вали на лавку! Чай не девка, в цене не потеряет!
Внезапно кто-то заслонил дверной проем. Длинная тень упала поперек зала. Высоченный воин шагнул вперед и замер, пока глаза его, после яркого солнца, привыкали к чадному сумраку харчевни.
На него глянули мельком: воин и воин, ничего особого. В дальнем углу разыгрывалось представление повеселей скоморошьих игр.
И шелест вынутого из ножен меча тоже никто не услышал. Только дебелая Качалка, увидев клинок, успела сказать:
– Эй, варяг, ты чего?..
Парень в телогрейке все еще раскачивал младенца, когда тусклая молния прошла поперек его руки.
И рука эта со стуком упала на пол.
Младенца скользнувший вперед варяг успел подхватить свободной рукой.
Клинок варяга мотнулся вперед и кольнул в затылок толстого парня. Как будто совсем легонько – но толстый почему-то сразу отпустил женщину и стал заваливаться назад.
Варяг развернулся и окинул харчевню бешеным взглядом. В левой руке – младенец, в правой – меч…
Парень в телогрейке наклонился, поднял отсеченную руку и попытался приставить к хлещущему кровью обрубку…
Все еще могло бы обойтись… Двое оставшихся парней застыли…
Но тут один из насосавшихся медовухи, обиженный прервавшим развлечение вмешательством, дико заорал: «Бей!»– и, подхватив с лавки топор, швырнул его в варяга.
Воин пригнулся, и топор треснул в стену.
Приятели «топорника» повскакивали с мест, хватаясь за оружие, парни с дубинками, вместо того чтобы бежать со всех ног, решили вступить в бой…
И умерли первыми, даже не успев поднять дубинок.
Варяг вспрыгнул на ближайший стол. Из тех, кто за ним сидел, только один сообразил нырнуть под столешницу. Остальные разлетелись в облаке кровавых брызг.
– Стража! Стража! Убивают! – истошно заорал кто-то, выскакивая во двор.
Варяг спрыгнул со стола прямо в группу упившихся медовухи…
Минуты не прошло, а в харчевне из живых остались только забившиеся в угол христиане, пара-тройка притаившихся под лавками и хозяйка харчевни, с остановившимся взглядом и открытым ртом.
Кто-то снаружи сунулся в дверь, увидел кровавые ошметки и страшную фигуру – и мигом вылетел обратно.
– Серегей! – Слада бросилась к мужу (тощий священник попытался ее удержать, но не успел).– Серегей!
Духарев опустил меч, медленно выдохнул.
Из-под лавки высунулась нога в валенке. Сергей не стал ее рубить, просто пнул – и нога поджалась обратно.
– Успокойся, успокойся,– тихонько говорила Слада, гладя его руку.– Все уже, все…
Когда-то он сам ей так говорил…
Четверка стражников ворвалась в харчевню с оружием наголо. Гридень и три отрока. Один отрок, мальчишка лет шестнадцати, поскользнулся в луже крови, наступил ногой на груду кишок, вывалившихся из распоротого живота «топорника», увидел, во что угодил сапогом, побледнел и едва сдержал рвоту. Молодой еще, непривычный.
– Ах ты, лешево семя…– пробормотал гридень, озирая учиненную в харчевне бойню. Тут его взгляд наткнулся на Духарева.
Вид у Сереги был странный и страшный одновременно. Забрызганный кровью громила; в одной руке – здоровенный меч, в другой – младенец, завернутый в меховую муфту, тоже в кровавых брызгах.
Молодой отрок шагнул в сторону, и свет из дверей упал на Серегу.
– Варяг…– пробормотал гридень. И громче: – Варяг! Ты, это, бросай меч! По-хорошему бросай!
Витебский дружинник если и видел Духарева раньше, то сейчас не признал и принял Серегу за вольного варяга, поскольку на нем не было знаков принадлежности к дружине Роговолта.
Сергей медленно покачал головой.
Гридень поглядел на своих… Ой как ему не хотелось бросать юнцов на настоящего варяга, но долг есть долг, и он негромко скомандовал:
– Берем…
В иное время Серега оценил бы его отвагу, но сейчас, увидев, как стражники подняли щиты и изготовились, Духарев ощутил только вновь поднимающуюся ярость.
Не глядя, он передал Сладе сына и шагнул вперед…
Скорее всего, Серега порубил бы и гридня, и троих отроков и навеки рассорился с витебской дружиной…
– А ну, что тут такое делается? – раздался голос Устаха.
Синеусый варяг в сопровождении нескольких полоцких дружинников появился в харчевне.
На нем был значок десятника Роговолтовой дружины, и стражники моментально расступились.
– Ага! – изрек Серегин друг и ухмыльнулся. – Знакомый вид. Требуха, кровища – и гридь Серегей посередке. Нет чтоб меня дождаться!
Звенящая струна в Серегиной груди ослабла, гнев разом вышел и растворился.
– Да тут и делов-то – всего ничего,– проворчал он, стряхивая с меча красную влагу.
Стражники поглядели на варягов с откровенным ужасом.
Один отважный гридень, вспомнив, что находится «при исполнении», гордо выставил подбородок: