Место для битвы - Страница 21

Серега вспомнил, как он горевал, потеряв коня в давней сече у Хортицы. И как чудом отыскал его той же осенью. А еще говорят всякие придурки, что Бога нет!

* * *

Той осенью Серега с Устахом заехали в Чернигов. Собственно, путь их лежал мимо Чернигова в Любеч. В Любече друзей ждала торговая лодья. С ее хозяином, добрым приятелем Духарева, купцом Гораздом, было еще по весне сговорено, что возьмет он обоих варягов на обратном пути. А чего ж не взять? Заморский товар – легкий: шелка – не мука. А две пары варяжских рук будут очень кстати и на воде, и на волоках.

От Переяславля до Любеча – рукой подать. Даже осенью верхами за несколько дней дойти можно. Но Духарев с Устахом не торопились. Был у них, перед отъездом, доверительный разговор с самим Свенельдом. И тайное поручение.

«Я,– сказал Свенельд,– даю это дело вам, а не своим дружинным, потому как родичей у вас в наших краях нет и своих интересов тоже. А люди вы опытные. Хочу я, чтоб ехали вы в Любеч непременно через город Чернигов, а в Чернигове погостили бы денек-другой да и пригляделись к делам тамошним. Может, увидите что… занятное».

Тут воевода сделал многозначительную паузу. Не любивший недомолвок Устах тут же спросил напрямик:

– И что ж нам в Чернигове искать, княже?

– А не знаю! – ответил Свенельд с той же подкупающей прямотой.

Слывший на киевской Горе опытным и изворотливым политиком воевода со своими гриднями не хитрил никогда. За то и любила его дружина. И еще за ум, щедрость и личную храбрость. Ну, и за удачливость, конечно.

– С Рунольтом черниговским мы не в дружбе и не в ссоре,– продолжал победитель уличей.– И господин его не я, а великий князь киевский…

Тут воевода слегка склонил голову, как бы признавая старшинство Игоря. Слишком многие открыто ставили на воеводу – против князя киевского. Особенно после того, как Свенельд, отговорившись местными проблемами, отказался идти с Игорем на Царьград. И Игорь в отместку даже не включил его имя в договор, заключенный с императором ромеев. Ближники Игоря открыто подзуживали князя. И богатая Гора тоже исподволь пыталась натравить великого князя на удачливого воеводу, получившего в удел древлянские и примученные уличские земли. Но открыто порицать Свенельда Гора не осмеливалась. Кое-кто из больших киевских бояр был в крепкой дружбе с воеводой. И еще сторону Свенельда держала сама великая княгиня. А Ольгу на Горе уважали. Поэтому до открытой вражды дело не дошло, а Свенельд постоянно подчеркивал, что не ставит себя вровень с великим князем и остается по-прежнему воеводой киевским. Правда, данью уличской и древлянской делиться не собирался и не скрывал, что намерен по возможности расширять собственный удел. Ведь именно на таких условиях варяжский воевода принял службу у великого князя.

Но на черниговские земли уличский покоритель никогда не претендовал. Так в чем же дело?

Воевода объяснил, в чем.

– Больно много этим летом через мои земли из Чернигова полона прошло, братья-варяги,– сказал он.

Устах с Серегой удивленно переглянулись. Эка невидаль – полон! Нормальный предмет экспорта. В здешнем мире, где постоянно кто-то на кого-то нападает. Обычное дело при таком великом князе. А где война, там и пленники. Рабы на продажу. В иные «урожайные» на брань годы за раба три ногаты дают. Как за овцу.

– Ну-ну,– угадал их мысли воевода.– Все не так просто. Кабы то весь была, чудь да всех понемножку – тогда я б не удивился. А то ведь древляне, да поляне, да сиверяне, да радимичи. Да половина – девки молодые, и не военная добыча, а челядинки.

– Ну и что? – пожал плечами Устах.– Ну продают смерды дочерей. Обычное дело.

– Обычное,– согласился Свенельд.– В плохие лета. А нынче неурожая не было. Зато жаловались мне недавно: набежали, мол, на село люди оружные. Скотину не тронули, а вот девок шестерых увели.

– Степняки?

– То-то и оно, что нет. Бронь, говорят, почти как у моих гридней.

– Гридни? – Устах презрительно скривил губы.– Из-за шести девок мараться даже нурманы не станут.

– Из-за шести, может, и нет,– воевода прищурился.– А из-за ста шестидесяти? Мои люди купцов, что полон последний везли, аккуратно поспрошали: откуда челядь? Оказалось, почти всех брали в Чернигове на торгу. А сами купцы – киевские. Мои люди вызнали: возят они полон в Степь, да недалеко возят. За лето раз шесть обернулись. Вот и занятно мне: почему это киевские купцы, что ране вели торг с ромеями да булгарами и вместе с Игорем в Царьград гостями хаживали, ныне из Чернигова сиверскими землями в Степь ходят? И откуда та челядь, что они в Чернигове покупают?

– А сами девки что говорят? – ляпнул Духарев.

Устах и воевода изумленно поглядели на него, и Серега прикусил язык. Забыл он особенности местного менталитета. Кого интересуют слова рабыни?

Между тем Серега не раз имел возможность убедиться, что именно эти самые челядинки, особенно из тех, что приближены к власть имущим, являются хранителями ценнейшей информации. В первую очередь потому, что относятся к ним – как к мебели. Но переубеждать варягов Духарев не стал. Бесполезно.

– Не может быть,– продолжал между тем Свенельд,– чтобы без войны столько челяди на восход уходило. Зато, слыхал я, в черниговских землях разбойнички озоруют. Только что ж это за разбойнички, что на открытом торгу, у дружины на виду, в княжьем городе хищеным торгуют? А?

До Устаха еще не дошло, а Серега уже все понял. Поскольку в прежней жизни, где вроде бы рабства не существовало, с подобным бизнесом имел несчастье столкнуться.

– Мафия, что ли? – поинтересовался он.